Она допила виски и погасила свет. Нервы будто оголились в темноте, кололи иголками. Встреча после сорокалетней разлуки и все случившееся за день налетело и закружилось у подушки в бесконечном хороводе. И сравнение жуткого ветра, беснующегося за окном, с ее внутренним голосом не казалось преувеличением.

Возбуждение не утихало, как бывает после просмотра шокирующей киноленты. Послышалось, как где-то с грохотом обрушилось что-то тяжелое и громоздкое. Ею овладело чувство, что после сегодняшней встречи тот мир, который она нечеловеческими усилиями пыталась сохранить все эти годы, разбился вдребезги. Она не испытывала ни печали и ни боли, ни триумфа и ни тоски. Перед закрытыми глазами со скоростью американских горок пронеслась ее сорокалетняя жизнь без него.

Была ли она счастлива – трудно сказать… Была ли несчастна? Какое-то время – да… Нередко отношения, которых она так жаждала, ускользали от нее, когда ощущались уже почти на кончиках пальцев, когда вот-вот должны были воплотиться в нечто осязаемое, в счастливый союз. Но, взвиваясь вихрем вверх, они бесследно исчезали. Болезненные мысли заставили ее перевернуться на другой бок, при этом с губ сорвался невольный стон.

Если бы у нее спросили, она бы ответила, что все на свете – как рождение и смерть, неожиданные встречи и расставания – предопределено судьбой.

Если бы у нее спросили, любила ли она кого-нибудь до смерти, она бы не знала, что сказать: для нее это тоже загадка. Если бы спросили, остались ли сожаления, она бы воскликнула: «Что за бессмысленный вопрос!..»

Однако за всю жизнь никто не задавал подобных вопросов. И она ни разу в речи не использовала слово «shall».

Уснуть не удавалось, поэтому она села на постели.

Здесь, в этих чужих стенах сестринского дома, слышалось завывание ветра на улице. Стояла смутная, тревожная ночь, когда выпивка и книга не помогают забыться сном. Она подошла к окну и выглянула во двор. В свете фонаря под оголенным вишневым деревом виднелись кусты, из последних сил сопротивляющиеся мощным порывам ветра. Где-то в груди невидимым прессом давила тоска. Давление нарастало, все больше и больше сжимая в своих мощных тисках сердце, в душной комнате было трудно дышать.

Накинув пальто поверх пижамы и укутавшись все в тот же черный шарф, больше напоминавший палантин, она осторожно проскользнула к входной двери. Толкнув ее, вышла наружу.

Порыв леденящего ветра накрыл ее яростной волной и буквально поволок за собой. Однако, как ни странно, вместо страха она ощутила живительную бодрость. И хотя на улицу она вышла не по своей воле, а увлеченная какой-то неведомой силой, освежающие струи холодного ветра избавили грудь от тисков. Бывали в ее жизни моменты неимоверного напряжения, когда нервы натягивались, словно струны. И в такие минуты она слушала «Концерт для скрипки с оркестром ми минор» Мендельсона в исполнении юной Чон Гёнхва. И каким бы раскаленным ни было напряжение, какими бы воспаленными ни были ее чувства, по силе они всегда уступали эмоциональной мощи скрипичных пассажей. Натянутые до предела чуткие пронзительные струны успокаивали ее оголенные донельзя нервы. Вот и бушующая снаружи стихия в своем неистовстве превосходила бурю в ее сердце и действовала на нее успокаивающе.

Она, в сапогах на босу ногу и в пальто, из-под которого торчала пижама, вскинула голову. Сомневаться не приходилось: впереди явственно виднелся какой-то чуждый для этого места объект. Незнакомая машина стояла на дороге, прямо у дома. Свою машину сестра поставила в гараж, и, по идее, подъезд к дому должен был быть свободным. Повеяло чем-то нереально-фантастическим, вроде приземления летающей тарелки. Прислушавшись, она уловила приглушенное урчание двигателя. Затем дверца неслышно отворилась, и какой-то человек не торопясь вышел навстречу пронзительному ветру, беснующемуся во мраке ночи.

С новым порывом ветра ее волосы разметались в стороны. Она торопливо натянула черный шарф на голову.

Точно вернувшись на берег с далекой морской глубины, он медленно приближался к ней. Их взгляды встретились. Сбившись с такта, время потекло в замедленном темпе. Похоже, оно было не единственным, что приостановило свой бег. В этих мощных потоках холодного воздуха она явственно почувствовала прилив теплой энергии, спускающейся от икр к лодыжкам. Подобные ощущения испытываешь при погружении в воды океана, когда плывешь и чувствуешь более теплые глубинные потоки. Вот и сейчас по ее телу снизу вверх, от икр к пояснице и далее по позвоночнику, поднималась теплая энергия. Изумрудно-оливковое море. Внезапно нахлынувшая вода заполнила пространство, разделяющее их здесь, на одной из улиц жилого квартала Нью-Джерси.

Желтое море изумрудного оттенка ласкало своим теплом. До берега было довольно далеко, но глубина казалась не такой уж большой. Вслед за ним она плыла все дальше и дальше. Пока он вдруг не спросил:

– Не боишься? Хочешь, вернемся?

– Нет, все в порядке, – отозвалась она.

Вскоре он снова спросил:

– Тебе точно не страшно? Может, вернуться?

В свои семнадцать она отвечала:

– Нет, я в порядке. Поплыли дальше!

Когда они заплыли еще глубже, он спросил:

– Не страшно? Айда назад!

– Ни капельки не страшно! – ликующе прозвенел ее голос.

По его лицу пробежала тень страха. Уже не скрывая тревоги, он предложил:

– Давай повернем обратно. Мы заплыли слишком далеко.

Как только последний фрагмент пазла, которого не хватало все эти сорок лет, встал на свое место, море утихло и заиграло белыми барашками ласковых волн…

27

Неужели этой буре суждено было разразиться ради того, чтобы вернуть в реальность воспоминания, пребывавшие в сонном забытьи целых сорок лет? Кто знает, возможно, полное доверие, абсолютная вера у нее, той юной девчонки, была не к Богу, а к нему. До тех пор, пока отца не забрали, вернув безнадежно больным. До тех пор, пока она не оттолкнула его и не покинула их район.

Глубоко-глубоко она похоронила воспоминания о том, кому доверяла так безоглядно. И не случись этой встречи после долгих лет разлуки, воспоминания по-прежнему спали бы вечным сном. А поскольку от прошлого зависит настоящее, а настоящее влияет на будущее, все это время она была глубоко несчастна. Считала, что никому в мире, кроме отца, нельзя довериться. Ни одному мужчине она не верила на сто процентов. Быстро охладевала и теряла интерес.

Жила омраченной печалью, бесцветной жизнью.

Однако возвращение в то лето семнадцатилетней девчонки пробудило воспоминания об удивительном море с теплыми ласковыми волнами и о его глазах, устремленных на нее… Она верила, а он любил.

Все вдруг заиграло другими красками. Фрагмент картины их юности, погребенный во мраке прошлого, озарился всполохом их запоздалой встречи, и прошлое принялось заново расцвечивать настоящее. Стоило собрать пазл воедино, и все вокруг стало видеться в ином свете. Она догадалась, что и он успешно вернул на место недостающий элемент мозаики.

Человек из прошлого, что в тот далекий день тревожным взором смотрел на нее в волнах изумрудного моря, сейчас, в эти самые минуты, приближался сквозь бушующую стихию с точно таким же выражением глаз. Они любили, и потому лишь прошлое имело значение. А будущее и тогда, и сейчас от них не зависело.

«Любимым надо признаваться в любви, а с недругами следует просто обмениваться дежурными фразами типа „промозгло сегодня, не правда ли?“… В конце концов приходишь к выводу, что, кроме этих двух фраз, больше ничего и не нужно», – пришли на ум мамины слова.

И когда она уже было раскрыла губы, желая последовать этому напутствию, из глаз беззвучно побежали ясные и ничем не омраченные слезы. Такие же теплые, как море в тот далекий день.

А на другом конце света, в сунчхонском храме Кымдунса, россыпью алых соцветий распустилась красная слива.

Послесловие

Когда-то меня спросили, что требуется писателю для творчества, и я назвала три вещи: страдание, одиночество и книги.